Через три дня Москва ответила, что Советское правительство планирует сейчас сократить свои военные расходы по бюджету на 1964 год на 600 млн. рублей и информирует об этом добровольно. Короче, оба правительства осторожничали в этом вопросе, чтобы не оказаться глубже втянутыми в этот процесс.
Раск вновь предложил договориться о пропорциональном и согласованном уничтожении обеими сторонами своих бомбардировщиков — американского Б-47 и аналогичного ему советского самолета. Раск добавил, что США готовы рассмотреть вопрос и о более широком уничтожении различных типов вооружения, которое не потребовало бы инспекции и могло бы быть осуществлено в заранее установленном месте и в присутствии представителей обеих стран.
Москва, однако, отклонила это предложение. Наиболее реалистическим способом решения проблемы разоружения, утверждалось в ответе Громыко, СССР по-прежнему считает осуществление программы всеобщего и полного разоружения, которая предусматривала бы, что должна делать каждая страна на той или иной стадии разоружения.
Откровенно говоря, я не разделял такой подход: все или ничего. Я говорил на эту тему с Громыко. Однако у него „любимым коньком" в вопросах разоружения долгое время оставался неплохой пропагандистский тезис еще со времен Лиги Наций — „всеобщее и полное разоружение" — и нежелание рассматривать отдельные шаги в этой области, особенно если они были связаны с иностранным контролем на нашей территории.
Советское правительство и Хрущев, в частности, вообще не очень-то верили в то время в возможность реальных шагов в области материального разоружения в условиях общей гонки вооружений, упуская тем самым в течение ряда лет реальный шанс начать согласованный процесс разоружения. Единственное, что тогда допускалось, — некоторое сокращение военных бюджетов, по взаимному примеру, но, как поступали и США, без официальных связывающих договоренностей на этот счет.
Мы с Банди (который остался помощником президента) встретились (19 декабря) вдвоем за обедом для неофициального „обзора горизонтов" наших отношений при новом президенте Джонсоне. Банди говорил как бы от себя, высказывая „свои мысли вслух", но ясно давая понять, что его соображения известны президенту и одобрены им. Он „прямым текстом" высказал мнение, что Джонсон пошел бы на то, чтобы встретиться с главой Советского правительства в любом месте на 2–3 дня, если такая встреча будет способствовать достижению какого-либо соглашения.
Берлинский вопрос, согласился Банди, чреват неожиданными взрывами, которые могут возникнуть из незначительных инцидентов. Нельзя ли и тут достичь какой-либо договоренности? Однако он уклонился от обсуждения наших предложений по германскому мирному урегулированию и решения берлинского вопроса на этой основе.
Банди, по существу, признал бесперспективность для США войны в Южном Вьетнаме. Однако он утверждал, что новый президент „не может бросить Южный Вьетнам на произвол судьбы, так как это было бы равносильно политическому самоубийству Джонсона". США не согласны на нейтрализацию Южного Вьетнама, ибо нет никаких реальных гарантий против вмешательства в его дела „с Севера", хотя Вашингтон и не против какого-либо урегулирования между Южным и Северным Вьетнамом.
Видимо, можно констатировать, что именно с этого момента началось активное втягивание Джонсона в войну во Вьетнаме. Уже в день похорон Кеннеди новый президент в беседе с послом США в Южном Вьетнаме Доджем твердо заявил, что он „не намерен терять Вьетнам". Эта стало затем навязчивой идеей Джонсона.
Банди в доверительном порядке провел основанное на личных наблюдениях сравнение двух президентов: Кеннеди и Джонсона. Кеннеди читал все документы, которые ему давались, он находил время читать много газет, книг и даже исследовательских работ. Джонсон читает в основном газеты, уделяя при этом особое внимание настроениям в стране и в конгрессе, откликам на те или иные шаги. Как тактик (не стратег) Джонсон сильнее Кеннеди. Джонсон предпочитает слушать, а не читать, когда ему докладывают информационные материалы. Читает он сам лишь те документы, где формулируются те или иные решения. Кеннеди принимал многие решения еще до того как они излагались на бумаге. Джонсон же предпочитает иметь их уже кратко сформулированными.
Кеннеди советовался лишь с некоторыми конкретными лицами, хорошо знающими те или иные проблемы. По советским делам он всегда, например, узнавал мнение Томпсона. Джонсон любит спрашивать мнение многих лиц, в том числе и некоторых своих старых друзей в сенате, а затем, основываясь „на здравом смысле", выбирает то, что ему наиболее понятно. И в этих случаях Джонсон в отличие от Кеннеди не любит вдаваться в подробный анализ возможных будущих событий, а предпочитает наиболее ясный путь, особенно если он связан с ожидаемой хорошей реакцией в стране.
Несколько дней спустя у меня состоялась беседа с Раском. Говоря о перспективах наших отношений, он высказал мнение, что мы, несмотря на серьезные идеологические разногласия, можем прийти к общему мнению по некоторым вопросам даже без официального соглашения. Например, гонка вооружений. Обе стороны также заинтересованы в нераспространении ядерного оружия. Раск в отличие от Банди не поднимал вопрос о встрече на высшем уровне. Возможно, зондаж Банди был его личной инициативой, одобренной Джонсоном.
Любопытно, что в эти же дни сенатор Фулбрайт рассказал мне, что говорил с Джонсоном о возможной его встрече с советским руководителем. Тот в принципе „за", но опасается, что если она закончится так же, как и в Вене, то это может оказать негативное влияние на его шансы быть избранным президентом США в 1964 году.
Обращение Банди, переданное через меня, сразу же привлекло внимание советского руководства. Однако реакция была не совсем однородная. Хрущев сразу высказался за встречу с президентом Джонсоном в 1964 году. Он готов был и на ознакомительную встречу, надеясь на завязывание личных связей, тем более что реакция Джонсона в ходе первых контактов с советским руководством была в принципе позитивная. Его поддержал в этом намерении Микоян, который ссылался на свой опыт встречи с Джонсоном.
Громыко занял более осторожную позицию. Он считал, что к встрече надо бы подготовить какое-то соглашение, чтобы был конкретный результат. Про себя он считал (как он признался позже в беседе со мной), что идти на встречу без каких-либо конкретных, заранее согласованных результатов было рискованно, так как эмоциональный Хрущев „в свободном плавании" мог с самого начала испортить отношения с новой администрацией. Спорных вопросов ведь было немало.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
